Ночная синяя чернота неба в тихо плывущих облаках, везде белых, а возле высокой луны голубых. Приглядишься — не облака плывут — луна плывет, и близ нее, вместе с ней, льется золотая слеза звезды: луна плавно уходит в высоту, которой нет дна, и уносит с собой все выше и выше звезду.Она боком сидит на подоконнике раскрытого окна и, отклонив голову, смотрит вверх — голова у нее немного кружится от движения неба. Он стоит у ее колен.— Какой это цвет? Не могу определить! А вы, Толя, можете?— Цвет чего, Киса?— Не зовите меня так, я уж тысячу раз говорила вам...— Слушаю-с, Ксения Андреевна.— Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уже правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.— Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится.— Да. Ну, я не знаю, — может, не смарагд, а яхонт... Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы, божий престол...— И золотые груши на вербе...— Какой вы испорченный, Толя. Правду говорит Марья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.— Сама истина глаголет ее устами, Киса.Платьице на ней ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад... Он кладет руку на ее колено, другой обнимает ее за плечи и полушутя целует в приоткрытые губы. Она тихо освобождается, снимает его руку с колена.— Что такое? Мы обиделись?Она прижимается затылком к косяку окна, и он видит, что она, прикусив губу, удерживает слезы.— Да в чем дело?— Ах, оставьте меня...— Да что случилось?Она шепчет:— Ничего...И, соскочив с подоконника, убегает.Он пожимает плечами:— Глупа до святости!3 октября 1940