II

Прошло три года. Большую часть этого времени я провел в Петербурге да за границей, и если когда я и заезжал к себе в деревню, то не более как на несколько дней, так что мне ни разу не пришлось побывать ни в Глинном, ни в Михайловском. Ни красавицу мою я не видал нигде, ни того мужчину. Однажды, на исходе третьего года, в Москве мне случилось встретиться с г-жою Шлыковой и ее сестрицей, Пелагеей Бадаевой, — с той самой Пелагеей, которую я, грешный человек, до тех пор считал вымышленным лицом, — на вечере у одной моей знакомой. Обе дамы были уже не молодых лет и довольно приятной наружности; разговор их отличался умом и веселостью: они много путешествовали, и путешествовали с пользой; в обращении их замечалась непринужденная веселость. Но между моей незнакомкой и ими не было решительно ничего общего. Меня представили им. Мы с г-жою Шлыковой разговорились (сестрицу ее занимал какой-то заезжий геолог). Я объявил ей, что имею удовольствие быть ее соседом по ...му уезду. — А! у меня там точно есть небольшое именье, — заметила она, — возле Глинного. — Как же, как же, — возразил я, — я знаю ваше Михайловское. Вы там бываете?.. — Я? редко. — Три года тому назад были? — Постойте! кажется, была. Да, была, точно. — С сестрицей вашей или одни? Она взглянула на меня. — С сестрой. Мы там с неделю провели. По делам, знаете. Впрочем, мы никого не видали. — Гм... Там, кажется, соседей очень мало. — Да, мало. Я же до них не охотница. — Скажите, — начал я, — ведь у вас там, кажется, в том же году случилось несчастье. Лукьяныч... Глаза г-жи Шлыковой тотчас наполнились слезами. — А вы его знали? — промолвила она с живостью. — Такое несчастье! Такой был прекрасный, добрый старик... я, представьте, ведь без всякой причины ... — Да, да, — пробормотал я, — такое несчастье. Сестра г-жи Шлыковой подошла к нам. Ей, вероятно, уж начинали надоедать ученые рассуждения геолога о формации берегов Волги. — Вообрази, Pauline, — начала моя собеседница, — monsieur знал Лукьяныча. — В самом деле? Бедный старик! — Я не раз охотился около Михайловского в то время, когда вы там были, три года тому назад, — заметил я. — Я? — возразила Пелагея с некоторым недоумением . — Ну, да, конечно! — поспешно подхватила ее сестрица, — разве ты не помнишь? И она пристально поглядела ей в глаза. — Ах, да, да... точно! — отвечала вдруг Пелагея. «Эхе-хе, — подумал я, — навряд ты была в Михайловском, голубушка». — Не споете ли нам что-нибудь, Пелагея Федоровна, — заговорил внезапно один высокий молодой человек, с белокурым коком и мутно-сладкими глазками. — Я, право, не знаю, — проговорила девица Бадаева. — А вы поете? — воскликнул я с живостью и быстро поднялся с места, — ради бога... Ах, ради бога, спойте нам что-нибудь. — Но что мне спеть вам? — Не знаете ли вы, — начал я, всячески стараясь придать себе вид равнодушный и развязный, — одну итальянскую песенку... она так начинается: Passa que'colli? — Знаю, — отвечала Пелагея совершенно невинно. — Что ж, ее вам спеть? Извольте. И она села за фортепьяно. Я, как Гамлет, вперил взоры свои в г-жу Шлыкову. Мне показалось, что при первом звуке она слегка вздрогнула; впрочем, она спокойно досидела до конца. Девица Бадаева пела недурно. Песенка кончилась — раздались обычные рукоплескания. Стали просить ее спеть еще что-нибудь; но обе сестры перемигнулись и через несколько минут уехали. Когда они выходили из комнаты, мне послышалось слово: importun1. «Поделом!» — подумал я — и уже больше с ними не встречался. Прошел еще год. Я переехал на жительство в Петербург. Настала зима; начались маскарады. Однажды, выходя в одиннадцатом часу вечера из одного приятельского дома, я почувствовал себя в таком мрачном расположении духа, что решился отправиться в маскарад, в Дворянское собрание. Долго бродил я вдоль колонн и мимо зеркал с скромно-фатальным выражением на лице — с тем выражением, которое, сколько я мог заметить, в подобных случаях появляется у самых порядочных людей — почему, один господь ведает; долго бродил я, изредка отшучиваясь от пискливых домино с подозрительными кружевами и несвежими перчатками и еще реже заговаривая сам с ними; долго предавал я свои уши завываньям труб и визгу скрипок; наконец, наскучавшись вдоволь и добившись головной боли, хотел я уже ехать домой... и ... и остался. Я увидал женщину в черном домино, прислонившуюся к колонне, — увидал ее, остановился, подошел к ней — и... поверят ли мне мои читатели?... тотчас узнал в ней мою незнакомку. Почему узнал я ее: по взгляду ли, который она рассеянно бросила на меня сквозь продолговатые отверстия маски, по дивному ли очертанию ее плеч и рук, по особенной ли женственной величавости всего ее образа, или, наконец, по какому-то тайному голосу, который внезапно заговорил во мне, — не могу сказать... но только я узнал ее. С дрожью на сердце прошел я несколько раз мимо нее. Она не шевелилась; в ее позе было что-то до того безнадежно горестное, что, глядя на нее, я невольно вспомнил два стиха испанского романса:
Я печальная картина, Прислоненная к стене*.
Я зашел за колонну, о которую она опиралась, и, наклонив голову к самому ее уху, тихо произнес: — Passa que'colli... Она вся затрепетала и быстро обернулась ко мне. Глаза наши так близко встретились, что я мог заметить, как испуг расширил ее зрачки. С недоумением, слабо протянув одну руку, смотрела она на меня. — 6 мая 184 * года, в Сорренто, в десять часов вечера, в улице della Croce2, — проговорил я медленным голосом, не спуская с нее глаз, — потом в России, в ...й губернии, в сельце Михайловском, 22 июля 184 * года... Я сказал всё это по-французски. Она подалась немного назад, окинула меня с ног до головы изумленным взором и, прошептав: «Venez»3, — проворно пошла вон из залы. Я отправился вслед за ней. Мы шли молча. Я не в силах передать, что я чувствовал, идя с ней рядом. Прекрасное сновидение, которое бы вдруг стало действительностью... статуя Галатеи, сходящая живой женщиной с своего пьедестала в глазах замирающего Пигмалиона... Я не верил себе, я едва мог дышать. Мы прошли несколько комнат... Наконец в одной из них она остановилась перед небольшим диваном у окна и села. Я сел подле нее. Она медленно обернула ко мне свою голову и внимательно посмотрела на меня. — Вы... вы от него? — проговорила она. Голос ее был слаб и неверен... Ее вопрос меня несколько смутил. — Нет... не от него, — отвечал я запинаясь. — Вы его знаете? — Знаю, — возразил я с таинственной важностью. Мне хотелось поддержать свою роль. — Знаю. Она недоверчиво посмотрела на меня, хотела что-то сказать и потупилась. — Вы его ждали в Сорренто, — продолжал я, — вы виделись с ним в Михайловском, вы ездили с ним верхом... — Как вы могли... — начала было она. — Уж я знаю... я всё знаю... — Ваше лицо мне как будто знакомо, — продолжала она, — но нет... — Нет, я вам незнаком. — Так что же вы хотите? — Да уж я знаю, — твердил я. Я очень хорошо понимал, что мне следовало воспользоваться отличным началом, идти далее, что мои повторения: «я всё знаю, уж я знаю» становились смешными, — но мое волнение было так велико, эта неожиданная встреча до того меня смутила, я так потерялся, что решительно не умел сказать ничего другого. Притом же я действительно больше ничего и не знал. Я чувствовал, что я глупею, чувствовал, что я из таинственного всеведущего существа, каким я сперва ей должен был показаться, быстро превращаюсь в какого-то ухмыляющегося дурачка... но делать было нечего. — Да, я всё знаю, — пробормотал я еще раз. Она взглянула на меня, проворно встала и хотела удалиться. Но это было бы слишком жестоко. Я ее схватил за руку. — Ради бога, — начал я, — сядьте, выслушайте меня... Она подумала и села. — Я вам сейчас говорил, — продолжал я с жаром, — что я всё знаю, — это вздор. Я ничего не знаю, решительно ничего; я не знаю, ни кто вы, ни кто он, и если я мог вас удивить тем, что я сказал вам сейчас у колонны, то припишите это одному случаю, странному, непонятному случаю, который, как будто на смех, два раза и почти одинаковым образом сталкивал меня с вами, делал меня невольным свидетелем того, что, может быть, вы бы желали сохранить в тайне... И я тут же, нисколько не обинуясь и без малейшей утайки, рассказал ей всё: встречи мои с ней в Сорренто, в России, мои тщетные расспросы в Михайловском, даже разговор мой в Москве с Шлыковой и ее сестрой. — Теперь вы всё знаете, — продолжал я, окончив свой рассказ. — Я не стану описывать вам, какое глубокое, какое потрясающее впечатление вы произвели на меня: видеть вас и не быть очарованным вами — невозможно. С другой стороны, мне тоже не для чего говорить вам, какого рода было это впечатление. Вспомните, при каких условиях я оба раза видел вас... Поверьте, я не охотник предаваться безумным надеждам, но поймите также и то неизъяснимое волнение, которое овладело мною сегодня, и извините меня, извините неловкую хитрость, к которой я решился прибегнуть, чтоб обратить ваше внимание, хотя на мгновение... Она выслушала мои сбивчивые объяснения, не поднимая головы. — Что же вы хотите от меня? — сказала она, наконец. — Я?.. Я ничего не хочу... Я и так уже счастлив... Я слишком уважаю чужие тайны. — Будто? Однако вы до сих пор, кажется... Впрочем, — продолжала она, — я не хочу упрекать вас. Всякий на вашем месте сделал бы то же. Притом случай действительно так настойчиво сближал нас... это как будто дает вам некоторое право на мою откровенность. Слушайте: я не принадлежу к числу тех женщин, непонятых и несчастных, которые ездят по маскарадам для того, чтобы болтать с первым встречным о своих страданиях, которым нужны сердца, исполненные сочувствия... Мне ничьего сочувствия не нужно: мое собственное сердце умерло, и я приехала сюда для того только, чтобы окончательно похоронить его. Она поднесла платок к своим губам. — Я надеюсь, — продолжала она с некоторым усилием, — что вы не принимаете моих слов за обыкновенные маскарадные излияния. Вы должны понять, что мне не до того... И точно, в ее голосе было что-то страшное, при всей вкрадчивой мягкости его звуков. — Я русская, — сказала она по-русски — до тех пор она выражалась на французском языке, — хотя мало жила в России... Имя вам мое знать не нужно. Анна Федоровна моя старинная приятельница; я точно ездила в Михайловское под именем ее сестры... Тогда мне нельзя было с ним видеться явно... И без того начинали ходить слухи... Тогда еще существовали препятствия — он не был свободен... Эти препятствия исчезли, но тот, чье имя должно было сделаться моим, тот, с которым вы меня видели, меня бросил. Она сделала движение рукой и помолчала... — Вы точно его не знаете? не встречались с ним? — Ни разу. — Он почти всё это время провел за границей. Впрочем, он теперь здесь... Вот и вся моя история, — прибавила она, — вы видите, в ней нет ничего таинственного, ничего особенного. — А Сорренто? — робко прервал я. — Я с ним познакомилась в Сорренто, — медленно возразила она и задумалась. Мы оба умолкли. Странное смущение овладело мною. Я сидел подле нее, подле той женщины, чей образ так часто носился в мечтах моих, так мучительно волновал и раздражал меня, — я сидел подле нее и чувствовал холод и тяжесть на сердце. Я знал, что ничего не выйдет из этой встречи, что между ею и мною была бездна, что мы, расставшись, разойдемся навсегда. Протянув голову и уронив обе руки на колени, сидела она равнодушно и небрежно. Знаю я эту небрежность неизлечимого горя, знаю равнодушие безвозвратного несчастья! Маски четами проходили мимо нас; звуки «однообразного и безумного» вальса то глухо отдавались в отдаленье, то приносились резкими взрывами; тяжело и печально волновала меня веселая бальная музыка. «Неужели, — думал я, — эта женщина — та самая, которая явилась мне некогда в окне того далекого деревенского домика во всем блеске торжествующей красоты?..» И между тем время, казалось, не коснулось ее. Нижняя часть ее лица, не скрытая кружевами маски, была почти младенчески нежна; но от нее веяло холодом, как от статуи... Возвратилась Галатея на свой пьедестал, и уже не сойти с него более. Вдруг она выпрямилась, заглянула в другую комнату и встала. — Дайте мне руку, — сказала она мне, — пойдемте скорей, скорей. Мы вернулись в залу. Она шла так быстро, что я едва за ней поспевал. У одной колонны она остановилась. — Подождемте здесь, — прошептала она. — Вы кого-нибудь ищете, — начал было я... Но она не обращала на меня внимания: пристальный взор ее вперился в толпу. Темно и грозно глядели из-под черного бархата ее черные большие глаза. Я обернулся в направлении ее взора и всё понял. По коридору, образуемому рядом колонн и стеной, шел он, тот мужчина, которого я встретил с нею в лесу. Я узнал его тотчас; он почти не изменился. Так же красиво вился его русый ус, такой же спокойной и самоуверенной веселостью светились его карие глаза. Он шел не торопясь и, слегка наклонив свой тонкий стан, рассказывал что-то женщине в домино, которую вел под руку. Поравнявшись с нами, он внезапно поднял голову, посмотрел сперва на меня, потом на ту, с которой я стоял, и, вероятно, узнал ее, узнал ее глаза, потому что брови его слегка дрогнули, — он прищурился, и чуть заметная, но нестерпимо дерзкая усмешка шевельнула его губы. Он нагнулся к своей спутнице, шепнул ей на ухо два слова, та тотчас оглянулась, голубенькие ее глазки торопливо окинули нас обоих, и, тихо засмеявшись, погрозила она ему своей маленькой ручкой. Он слегка приподнял одно плечо, она кокетливо к нему прижалась... Я обернулся к моей незнакомке. Она смотрела вслед уходящей чете и вдруг, выдернув у меня руку, бросилась к дверям. Я было устремился вслед за ней, но она, обернувшись, так на меня взглянула, что я глубоко ей поклонился и остался на месте. Я понял, что преследовать ее было бы грубо и глупо. — Скажи, пожалуйста, братец, — говорил я, четверть часа спустя, одному из моих приятелей — живому адрес-календарю Петербурга, — что это за высокий, красивый господин с усами? — Это?.. это какой-то иностранец, довольно загадочное существо, очень редко появляющееся на нашем горизонте. А что? — Так!.. Я вернулся домой. С тех пор я уже нигде не встречал моей незнакомки. Зная имя человека, которого она любила, я бы, вероятно, мог добиться, наконец, кто она была такая, но я сам не желал этого. Я сказал выше, что эта женщина появилась мне как сновидение — и как сновидение прошла она мимо и исчезла навсегда.
1 навязчивый (франц.).
*
Soy un cuadro de tristeza, Arrimado a la pared.
2 Креста (итал.).
3 «Пойдемте» (франц.).
2/2
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.
©1996—2024 Алексей Комаров. Подборка произведений, оформление, программирование.
Яндекс.Метрика