XVIII
Елена шла, потупив голову и неподвижно устремив глаза вперед. Она ничего не боялась, она ничего не соображала; она хотела еще раз увидаться с Инсаровым. Она шла, не замечая, что солнце давно скрылось, заслоненное тяжелыми черными тучами, что ветер порывисто шумел в деревьях и клубил ее платье, что пыль внезапно поднималась и неслась столбом по дороге... Крупный дождик закапал, она и его не замечала; но он пошел всё чаще, всё сильнее, сверкнула молния, гром ударил. Елена остановилась, посмотрела вокруг... К ее счастию, невдалеке от того места, где застала ее гроза, находилась ветхая заброшенная часовенка над развалившимся колодцем. Она добежала до нее и вошла под низенький навес. Дождь хлынул ручьями; небо кругом обложилось. С немым отчаянием глядела Елена на частую сетку быстро падавших капель. Последняя надежда увидеться с Инсаровым исчезала. Старушка нищая вошла в часовенку, отряхнулась, проговорила с поклоном: «От дождя, матушка» — и, кряхтя и охая, присела на уступчик возле колодца. Елена опустила руку в карман: старушка заметила это движение, и лицо ее, сморщенное и желтое, но когда-то красивое, оживилось. «Спасибо тебе, кормилица, родная», — начала она. В кармане Елены не нашлось кошелька, а старушка протягивала уже руку...
— Денег у меня нет, бабушка, — сказала Елена, — а вот возьми, на что-нибудь пригодится.
Она подала ей свой платок.
— О-ох, красавица ты моя, — проговорила нищая, — да на что же мне платочек твой? Разве внучке подарить, когда замуж выходить будет. Пошли тебе господь за твою доброту!
Раздался удар грома.
— Господи, Иисусе Христе, — пробормотала нищая и перекрестилась три раза. — Да никак я уже тебя видела, — прибавила она погодя немного. — Никак ты мне Христову милостыню подавала?
Елена вгляделась в старуху и узнала ее.
— Да, бабушка, — отвечала она. — Ты еще меня спросила, отчего я такая печальная.
— Так, голубка, так. То-то я тебя признала. Да ты и теперь словно кручинна живешь. Вот и платочек твой мокрый, знать от слез. Ох вы, молодушки, всем вам одна печаль, горе великое!
— Какая же печаль, бабушка?
— Какая? Эх, барышня хорошая, не моги ты со мной, со старухой, лукавить. Знаю я, о чем ты тужишь: не сиротское твое горе. Ведь и я была молода, светик, мытарства-то эти я тоже проходила. Да. А я тебе, за твою доброту, вот что скажу: попался тебе человек хороший, не ветреник, ты уже держись одного; крепче смерти держись. Уж быть, так быть, а не быть, видно богу так угодно. Да. Ты что на меня дивишься? Я та же ворожея. Хошь, унесу с твоим платочком всё твое горе? Унесу, и полно. Вишь, дождик реденький пошел; ты-то подожди еще, а я пойду. Меня ему не впервой мочить. Помни же, голубка: была печаль, сплыла печаль, и помину ей нет. Господи, помилуй!
Нищая приподнялась с уступчика, вышла из часовенки и поплелась своею дорогой. Елена с изумлением посмотрела ей вслед. «Что это значит?» — прошептала она невольно.
Дождик сеялся всё мельче и мельче, солнце заиграло на мгновение. Елена уже собиралась покинуть свое убежище... Вдруг в десяти шагах от часовни она увидела Инсарова. Закутанный плащом, он шел по той же самой дороге, по которой пришла Елена; казалось, он спешил домой.
Она оперлась рукой о ветхое перильце крылечка, хотела позвать его, но голос изменил ей... Инсаров уже проходил мимо, не поднимая головы...
— Дмитрий Никанорович! — проговорила она наконец.
Инсаров внезапно остановился, оглянулся... В первую минуту он не узнал Елены, но тотчас же подошел к ней.
— Вы! вы здесь! — воскликнул он.
Она отступила молча в часовню. Инсаров последовал за Еленой.
— Вы здесь? — повторил он.
Она продолжала молчать и только глядела на него каким-то долгим, мягким взглядом. Он опустил глаза.
— Вы шли от нас? — спросила она его.
— Нет... не от вас.
— Нет? — повторила Елена и постаралась улыбнуться. — Так-то вы держите ваши обещания? Я вас ждала с утра.
— Я вчера, вспомните, Елена Николаевна, ничего не обещал.
Елена опять едва улыбнулась и провела рукой по лицу. И лицо и рука были очень бледны.
— Вы, стало быть, хотели уехать, не простившись с нами?
— Да, — сурово и глухо промолвил Инсаров.
— Как? После нашего знакомства, после этих разговоров, после всего... Стало быть, если б я вас здесь не встретила случайно (голос Елены зазвенел, и она умолкла на мгновение)... так бы вы и уехали, и руки бы мне не пожали в последний раз, и вам бы не было жаль?
Инсаров отвернулся.
— Елена Николаевна, пожалуйста, не говорите так. Мне и без того невесело. Поверьте, мое решение мне стоило больших усилий. Если б вы знали...
— Я не хочу знать, — с испугом перебила его Елена, — зачем вы едете... Видно, так нужно. Видно, нам должно расстаться. Вы без причины не захотели бы огорчить ваших друзей. Но разве так расстаются друзья? Ведь мы друзья с вами, не правда ли?
— Нет, — сказал Инсаров.
— Как?.. — промолвила Елена. Щеки ее покрылись легким румянцем.
— Я именно оттого и уезжаю, что мы не друзья. Не заставляйте меня сказать то, что я не хочу сказать, что я не скажу.
— Вы прежде были со мной откровенны, — с легким упреком произнесла Елена. — Помните?
— Тогда я мог быть откровенным, тогда мне скрывать было нечего; а теперь...
— А теперь? — спросила Елена.
— А теперь... А теперь я должен удалиться. Прощайте.
Если бы в это мгновение Инсаров поднял глаза на Елену, он бы заметил, что лицо ее всё больше светлело, чем больше он сам хмурился и темнел; но он упорно глядел на пол.
— Ну, прощайте, Дмитрий Никанорович, — начала она. — Но по крайней мере, так как мы уже встретились, дайте мне теперь вашу руку.
Инсаров протянул было руку.
— Нет, и этого я не могу, — промолвил он и отвернулся снова.
— Не можете?
— Не могу. Прощайте.
И он направился к выходу часовни.
— Погодите еще немножко, — сказала Елена. — Вы как будто боитесь меня. А я храбрее вас, — прибавила она с внезапной легкой дрожью во всем теле. — Я могу вам сказать... хотите?.. отчего вы меня здесь застали? Знаете ли, куда я шла?
Инсаров с изумлением посмотрел на Елену.
— Я шла к вам.
— Ко мне?
Елена закрыла лицо.
— Вы хотели заставить меня сказать, что я вас люблю, — прошептала она, — вот... я сказала.
— Елена! — вскрикнул Инсаров.
Она приняла руки, взглянула на него и упала к нему на грудь.
Он крепко обнял ее и молчал. Ему не нужно было говорить ей, что он ее любит. Из одного его восклицания, из этого мгновенного преобразования всего человека, из того, как поднималась и опускалась эта грудь, к которой она так доверчиво прильнула, как прикасались концы его пальцев к ее волосам, Елена могла понять, что она любима. Он молчал, и ей не нужно было слов. «Он тут, он любит... чего ж еще?» Тишина блаженства, тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та небесная тишина, которая и самой смерти придает и смысл и красоту, наполнила ее всю своею божественной волной. Она ничего не желала, потому что она обладала всем. «О мой брат, мой друг, мой милый!..» — шептали ее губы, и она сама не знала, чье это сердце, его ли, ее ли, так сладостно билось и таяло в ее груди.
А он стоял неподвижно, он окружал своими крепкими объятиями эту молодую, отдавшуюся ему жизнь, он ощущал на груди это новое, бесконечно дорогое бремя; чувство умиления, чувство благодарности неизъяснимой разбило в прах его твердую душу, и никогда еще не изведанные слезы навернулись на его глаза...
А она не плакала; она твердила только: «О мой друг, о мой брат!»
— Так ты пойдешь за мною всюду? — говорил он ей четверть часа спустя, по-прежнему окружая и поддерживая ее своими объятиями.
— Всюду, на край земли. Где ты будешь, там я буду.
— И ты себя не обманываешь, ты знаешь, что родители твои никогда не согласятся на наш брак?
— Я себя не обманываю; я это знаю.
— Ты знаешь, что я беден, почти нищий?
— Знаю.
— Что я не русский, что мне не суждено жить в России, что тебе придется разорвать все твои связи с отечеством, с родными?
— Знаю, знаю.
— Ты знаешь также, что я посвятил себя делу трудному, неблагодарному, что мне... что нам придется подвергаться не одним опасностям, но и лишениям, унижению, быть может?
— Знаю, всё знаю... Я тебя люблю.
— Что ты должна будешь отстать от всех твоих привычек, что там, одна, между чужими, ты, может быть, принуждена будешь работать...
Она положила ему руку на губы.
— Я люблю тебя, мой милый.
Он начал горячо целовать ее узкую розовую руку. Елена не отнимала ее от его губ и с какою-то детскою радостью, с смеющимся любопытством глядела, как он покрывал поцелуями то самую руку ее, то пальцы...
Вдруг она покраснела и спрятала свое лицо на его груди.
Он ласково приподнял ее голову и пристально посмотрел ей в глаза.
— Так здравствуй же, — сказал он ей, — моя жена перед людьми и перед богом!
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.