Дачи в сосновых лесах под Москвой. Мелкое озеро, купальни возле топких берегов.Одна из самых дорогих дач недалеко от озера: дом в шведском стиле, прекрасные старые сосны и яркие цветники перед обширной террасой.Хозяйка весь день в легком нарядном матинэ с кружевами, сияющая тридцатилетней купеческой красотой и спокойным довольством летней жизни. Муж уезжает в контору в Москву в девять утра, возвращается в шесть вечера, сильный, усталый, голодный, и тотчас идет купаться перед обедом, с облегчением раздевается в нагретой за день купальне и пахнет здоровым потом, крепким простонародным телом...Вечер в конце июня. Со стола на террасе еще не убран самовар. Хозяйка чистит на варенье ягоды. Друг мужа, приехавший на дачу в гости на несколько дней, курит и смотрит на ее обнаженные до локтей холеные, круглые руки. (Знаток и собиратель древних русских икон, изящный и сухой сложением человек с небольшими подстриженными усами, с живым взглядом, одетый как для тенниса.) Смотрит и говорит:— Кума, можно поцеловать руку? Не могу спокойно смотреть.Руки в соку, — подставляет блестящий локоть.Чуть коснувшись его губами, говорит с запинкой:— Кума...— Что, кум?— Знаете, какая история: у одного человека сердце ушло из рук и он сказал уму: прощай!— Как это сердце ушло из рук?— Это из Саади, кума. Был такой персидский поэт.— Знаю. Но что значит сердце ушло из рук?— А это значит, что человек влюбился. Вот как я в вас.— Похоже, что и вы сказали уму: прощай.— Да, кума, сказал.Улыбается рассеянно, будто занятая только своим делом:— С чем вас и поздравляю.— Я серьезно.— На здоровье.— Это не здоровье, кума, а очень тяжелая болезнь.— Бедный. Надо лечиться. И давно это с вами?— Давно, кума. Знаете, с каких пор? С того дня, когда мы с вами ни с того ни с сего крестили у Савельевых, — не понимаю, какая нелегкая дернула их позвать крестить именно нас с вами... Помните, какая метель была в тот день, и как вы приехали вся в снегу, возбужденная быстрой ездой и метелью, как я сам снял с вас соболью шубку, и вы вошли в залу в скромном белом шелковом платье, с жемчужным крестиком на слегка открытой груди, а потом держали ребенка на руках с завернутыми рукавчиками, стояли со мной у купели, глядя на меня с какой-то смущенной полуулыбкой... Тут-то и началось между нами что-то тайное, какая-то греховная близость, наше как бы уже родство и оттого особенное вожделение.— Parlez pour vous...1— А потом мы рядом сидели за завтраком, и я не понимал — то ли это от гиацинтов на столе так чудесно, молодо, свежо пахнет или от вас... Вот с тех пор я и заболел. И вылечить меня можете только вы.Посмотрела исподлобья.— Да, я этот день хорошо помню. А что до леченья, то жаль, что Дмитрий Николаевич нынче ночует в Москве, — он бы вам тотчас посоветовал настоящего доктора.— А почему он ночует в Москве?— Сказал утром, уходя на станцию, что нынче у них заседание пайщиков, перед разъездом. Все разъезжаются — кто в Кисловодск, кто за границу.— Но он мог бы с двенадцатичасовым вернуться.— А прощальное пьянство после заседания в «Мавритании»?За обедом он грустно молчал, неожиданно пошутил:— А не закатиться ли и мне в «Мавританию» с десятичасовым: вдребезги напиться там, выпить на брудершафт с метрдотелем?Она посмотрела длительно.— Закатиться и меня одну оставить в пустом доме? Так-то вы помните гиацинты!И тихо, будто задумавшись, положила ладонь на его лежавшую на столе руку...Во втором часу ночи, в одном шлафроке, он прокрался из ее спальни по темному, тихому дому, под четкий стук часов в столовой, в свою комнату, в сумраке которой светился в открытые на садовый балкон окна дальний неживой свет всю ночь не гаснущей зари и пахло ночной лесной свежестью. Блаженно повалился навзничь на постель, нашарил на ночном столике спички и портсигар, жадно закурил и закрыл глаза, вспоминая подробности своего неожиданного счастья.Утром в окна тянуло сыростью тихого дождя, по балкону ровно стучали его капли. Он открыл глаза, с наслаждением почувствовал сладкую простоту будничной жизни, подумал: «Нынче уеду в Москву, а послезавтра в Тироль или на озеро Гарда», — и опять заснул.Выйдя к завтраку, почтительно поцеловал ее руку и скромно сел за стол, развернул салфетку...— Не взыщите, — сказала она, стараясь быть как можно проще, — только холодная курица и простокваша. Саша, принесите красного вина, вы опять забыли...Потом, не поднимая глаз:— Пожалуйста, уезжайте нынче же. Скажите Дмитрию Николаевичу, что вам тоже страшно захотелось в Кисловодск. Я приеду туда недели через две, а его отправлю в Крым к родителям, там у них чудная дача в Мисхоре... Спасибо, Саша. Вы простокваши не любите, — хотите сыру? Саша, принесите, пожалуйста, сыр...— «Вы любите ли сыр, спросили раз ханжу», — сказал он, неловко смеясь. — Кума...— Хороша кума!Он взял через стол и сжал ее руку, тихо говоря:— Правда приедете?Она ответила ровным голосом, глядя на него с легкой усмешкой:— А как ты думаешь? Обману?— Как мне благодарить тебя!И тотчас подумал: «А там я ее, в этих лакированных сапожках, в амазонке и в котелке, вероятно, тотчас же люто возненавижу!»25 сентября 1943