В летний вечер сидел в гостиной, бренча на фортепьяно, услыхал на балконе ее шаги, дико ударил по клавишам и не в лад закричал, запел:
Не завидую богам,Не завидую царям,Как увижу очи томны,Стройный стан и косы темны!
Вошла в синем сарафане, с двумя длинными темными косами на спине, в коралловом ожерелье, усмехаясь синими глазами на загорелом лице:— Это все про меня? И ария собственной композиции?— Да!И опять ударил и закричал:
Не завидую богам...
— Ну и слух же у вас!— Зато я знаменитый живописец. И красив, как Леонид Андреев. На беду вашу заехал я к вам!— Он пугает, а мне не страшно, сказал Толстой про вашего Андреева.— Посмотрим, посмотрим!— А дедушкин костыль?— Дедушка хоть и севастопольский герой, только с виду грозен. Убежим, повенчаемся, потом кинемся ему в ноги — заплачет и простит...В сумерки, перед ужином, когда в поварской жарили пахучие битки с луком и в росистом парке свежело, носились, стоя друг против друга, на качелях в конце аллеи, визжа кольцами, дуя ветром, развевавшим ее подол. Он, натягивая веревки и поддавая взмах доски, делал страшные глаза, она, раскрасневшись, смотрела пристально, бессмысленно и радостно.— Ау! А вон первая звезда и молодой месяц и небо над озером зеленое-зеленое — живописец, посмотрите, какой тонкий серпик! Месяц, месяц, золотые рога... Ой, мы сорвемся!Слетев с высоты и соскочив на землю, сели на доску, сдерживая взволнованное дыхание и глядя друг на друга.— Ну что? Я говорил!— Что говорил?— Вы уже влюблены в меня.— Может быть... Постойте, зовут к ужину... Ау, идем, идем!— Погодите минутку. Первая звезда, молодой месяц, зеленое небо, запах росы, запах из кухни, — верно, опять мои любимые битки в сметане! — и синие глаза и прекрасное счастливое лицо...— Да, счастливее этого вечера, мне кажется, в моей жизни уже не будет...— Данте говорил о Беатриче: «В ее глазах — начало любви, а конец — в устах». Итак? — сказал он, беря ее руку.Она закрыла глаза, клонясь к нему опущенной головой. Он обнял ее плечи с мягкими косами, поднял ее лицо:— Конец в устах?— Да...Когда шли по аллее, он смотрел себе под ноги:— Что ж нам теперь делать? Идти к дедушке и, упав на колени, просить его благословения? Но какой же я муж?— Нет, нет, только не это.— А что же?— Не знаю. Пусть будет только то, что есть... Лучше уж не будет.10 апреля 1945