VI

Несколько минут прошло в молчании. Девочка перестала плакать и только по временам еще всхлипывала, перемогаясь. Полными слез глазами она смотрела, как солнце, будто вращаясь в раскаленной атмосфере заката, погружалось за темную черту горизонта. Мелькнул еще раз золотой обрез огненного шара, потом брызнули две-три горячие искры, и темные очертания дальнего леса всплыли вдруг непрерывной синеватою чертой. С реки потянуло прохладой, и тихий мир наступающего вечера отразился на лице слепого; он сидел с опущенною головой, видимо удивленный этим выражением горячего сочувствия. — Мне жалко... — все еще всхлипывая, вымолвила, наконец, девочка в объяснение своей слабости. Потом, несколько овладев собой, она сделала попытку перевести разговор на посторонний предмет, к которому они оба могли отнестись равнодушно. — Солнышко село, — произнесла она задумчиво. — Я не знаю, какое оно, — был печальный ответ. — Я его только... чувствую... — Не знаешь солнышка? — Да. — А... а свою маму... тоже не знаешь? — Мать знаю. Я всегда издалека узнаю ее походку. — Да, да, это правда. И я с закрытыми глазами узнаю свою мать. Разговор принял более спокойный характер. — Знаешь, — заговорил слепой с некоторым оживлением, — я ведь чувствую солнце и знаю, когда оно закатилось. — Почему ты знаешь? — Потому что... видишь ли... Я сам не знаю почему... — А-а! — протянула девочка, повидимому совершенно удовлетворенная этим ответом, и они оба помолчали. — Я могу читать, — первый заговорил опять Петрусь, — и скоро выучусь писать пером. — А как же ты?.. — начала было она и вдруг застенчиво смолкла, не желая продолжать щекотливого допроса. Но он ее понял. — Я читаю в своей книжке, — пояснил он, — пальцами. — Пальцами? Я бы никогда не выучилась читать пальцами... Я и глазами плохо читаю. Отец говорит, что женщины плохо понимают науку. — А я могу читать даже по-французски. — По-французски!.. И пальцами... какой ты умный! — искренно восхитилась она. — Однако я боюсь, как бы ты не простудился. Вон над рекой какой туман. — А ты сама? — Я не боюсь; что мне сделается. — Ну, и я не боюсь. Разве может быть, чтобы мужчина простудился скорее женщины? Дядя Максим говорит, что мужчина не должен ничего бояться: ни холода, ни голода, ни грома, ни тучи. — Максим?.. Это который на костылях?.. Я его видела. Он страшный! — Нет, он нисколько не страшный. Он добрый. — Нет, страшный! — убежденно повторила она. — Ты не знаешь, потому что не видал его. — Как же я его не знаю, когда он меня всему учит. — Бьет? — Никогда не бьет и не кричит на меня... Никогда... — Это хорошо. Разве можно бить слепого мальчика? Это было бы грешно. — Да ведь он и никого не бьет, — сказал Петрусь несколько рассеянно, так как его чуткое ухо заслышало шаги Иохима. Действительно, рослая фигура хохла зарисовалась через минуту на холмистом гребне, отделявшем усадьбу от берега, и его голос далеко раскатился в тишине вечера: — Па-ны-чу-у-у! — Тебя зовут, — сказала девочка, поднимаясь. — Да. Но мне не хотелось бы идти. — Иди, иди! Я к тебе завтра приду. Теперь тебя ждут и меня тоже.
29/63
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.
©1996—2024 Алексей Комаров. Подборка произведений, оформление, программирование.
Яндекс.Метрика