Арлекин

Меня всю ночь промучил сплин... Передо мной, к стене прибитый И, видно, няней позабытый, Висел бумажный арлекин. Едва хочу я позабыться — Вдруг арлекин зашевелится, Начнет приплясывать, моргать И точно хочет что сказать. Я ободрил его. Он начал: «У вас мне просто нет житья. Здесь для детей забава я, А то ли я в Европе значил? Там все уж знают и твердят, Что нынче век арлекинад. Мы маскируемся, хлопочем, Кутим, жуируем, морочим И, свет волнуя и губя, Тишком смеемся про себя. Но ты меня не понимаешь... Не мудрено! Ты знаешь свет Из книг французских да газет; И, верно, всё воображаешь, Что арлекин — остряк и шут, Философ жизни, умный плут, Друг Бахуса и всякой снеди — Есть вымысл площадных комедий. Так было прежде, в старину. Тогда нас в строгости держали, Тогда мы роль свою играли Исправно... Даже не одну Услугу людям оказали... Скажу не обинуясь: мир Вперед мы двигали чудесно. Когда какой-нибудь безвестный Нам роли сочинял Шекспир. Таких Шекспиров было много Во всех родах. Их здравый ум Всем и всему судья был строгой. Их смех был плод глубоких дум... На площади за ширмой пестрой Мы зло язвили шуткой острой, И к нам езжала даже знать, Чтоб каламбур у нас занять, — Инкогнито!.. Мы беспристрастно Тартюфов ставили на смех; Критиковали даже тех, Кого критиковать опасно: Известный взяточник и вор Боялся нас как привиденья; В делах правленья самый двор Нас принимал в соображенье. А шарлатанов-докторов, Сластолюбивых старичков И легких модников аббатов, Скупцов и плутов-адвокатов, Старух — охотниц до интриг — Держал в острастке наш язык. Так в нашем смехе и злословье Нашли орудье короли, Чтоб сор мести с лица земли; И нас любили все сословья: В них силы наша болтовня Возобновляла, как лекарство, Тем в равновесии храня Все элементы государства. Пленясь критическим умом И нашей речи бойкой солью, Нас свет иной, важнейшей ролью Решился наградить потом. „Вы гнать умеете пороки, — Сказал, — подайте же вы нам Высокой мудрости уроки! Как дети вверимся мы вам. Всей государственной машине Вы чудный сделали разбор, — Так перестройте ж нас вы ныне, Да новый мир пойдет с сих пор!“ В нас ум всегда был смел и скор. Вмиг план готов, и ухватились За труд с уверенностью мы. Мы к той поре уж поучились И наши бойкие умы Уж в философию пустились; Пьеро надел уже парик, И точно — царь был в царстве книг! И мы пошли ломать. Трещало Всё, что построили века... Грядущее издалека Нам средь руин зарей сияло... Но вдруг средь наших сладких снов, Средь наших пламенных теорий — Мы слышим черни ярый рев: Как будто вдруг из берегов. Бушуя, выступило море!.. Мы в ужасе глядим кругом, И что ж? Как демоны в потемках, Одни стоим мы на обломках: Добро упало вместе с злом! Все наши пышные идеи Толпа буквально поняла И уж кровавые трофеи, Вопя, по улицам влекла... Но это всё тебе известно; Ты знаешь, как одни из нас, Противу черни ополчась, Погибли праведно и честно; Но ты не знаешь одного — Что многим голову вскружило Господство, власть и торжество, А с тем и деньги... Да, мой милой! Кто раз уж сладко ел и пил. Тот аппетит уж наострил! Мы взять попробовали силой — Да не смогли. „Ну так постой, — Мы думали, — народ пустой! Подобье вечное Сатурна! Мы как-нибудь найдем лафу, И так подденем на фу-фу! Половим рыбки: море бурно!.. Мир сам пойдет своим путем, А мы с него свое возьмем — И вот как: решено, что дурно Всё старое, как сгнивший плод. Ну, так возьмем наоборот. Перевернем всё наизнанку, Взболтаем целый мир, как склянку: Чему на дне быть — упадет, Чему вверху — наверх всплывет!.. То, что считалось безобразным, Мы совершенством назовем; Что искони казалось грязным, Мы в том высокое найдем...“ Но, впрочем, эти штуки мелки, И занимают лишь детей Литературные проделки. Тут были вещи покрупней. Притом у нас литература Была неважная фигура: Один слезами тешил дур, Другой ругался чересчур. Так что открылась штука эта, И мир смекнул, стряхнувши сплин, Что в маске чахлого поэта Румяный крылся арлекин. Нет, вот где более отваги! Смотри-ка, дерзость какова! Мы появилися как маги, Вещали чудные слова; Со всем величием пророка Провозглашали: „Нет порока! Для плоти наступил свой век! Стыд, совесть — робких душ тревога! В страстях познайте голос бога, И этот бог — есть человек!..“ Благоуханными словами Навербовали мы толпами Жрецов, а особливо жриц Из жен, скучающих мужьями, И неутешенных вдовиц. В своем бессовестном ученье Открыв всем мерзостям прощенье, Пустили по свету гулять Мы Мессалин и Дон-Жуанов, И куча мелких партизанов Пошли их роль перенимать. Они взялись за дело прочно И, пред испуганной толпой, Плевали с наглостью тупой В лицо весталки непорочной, Им недоступной, им чужой! Прикрывши грацией бесстыдство, Они всем блеском сибаритства Ловили в сети и детей, Их развращая в цвете дней... Тут было чистое злодейство, Но наши новые жрецы Втирались в мирные семейства И утучнялись, как тельцы... Но всё же этим аферистам Не так проделка удалась, Как арлекинам-журналистам. В них оценить ты можешь нас. Вот знают, где и как ударить! Вот мастера-то, черт возьми, Насчет умов в карманах шарить И слыть честнейшими людьми! Сбирая дани с муз и граций Натурой, деньгой, тем и тем, Они для верных спекуляций Каких не строили систем! Уж в чем других не уверяли, Не веря ровно ничему! Казалось всем, они лишь знали, Что не известно никому, Род человеческий так падок Ведь на таинственность: они, Как сфинксы, полные загадок, Являлись черни в оны дни! От них услышать голос божий К ним собиралися толпы Великодушной молодежи, Чуть не целуя их стопы. И сфинкс, в них разжигая страсти, Себе прокладывал в тиши На их плечах дорогу к власти И с благородства их души Сбирал тихонько барыши. Так шарлатанством и коварством Опять вступили мы в почет, Опять правленье государством Вручил нам ветреный народ, И — мы попали в депутаты... О, если б видел ты палаты! Вот маскарад-то! Шум и гам! Куда ни взглянешь — тут и там Всё арлекин на арлекине В патриотической личине!.. Ну, тут пошел такой кутеж, Что уж теперь не разберешь! Во имя братства и свободы Мы взбаламутили народы, Им обещая дать устав, Как жать, не сеяв, не пахав. Хоть, правда, два-три человека Наладить думали ход века, — Да где им? Главная-то часть Была у нас — казна и власть, В руках — голодной черни стая, Толпа фанатиков слепая Да беглецы со всей земли. Так мы в республику сыграли, Потом империю создали, В парламент английский вошли... И, два враждебные народа Сдружив для Крымского похода, На помощь туркам повели... Всё б это ничего, конечно, Когда бы в то, что мы творим, О чем мы пишем и кричим, Мы верили чистосердечно, — Нет, веры нет в нас на алтын! Ведь смех: почтенный господин Громит с трибуны — плещут массы, А подо все его возгласы В душе витии арлекин Толпе коверкает гримасы! Я сам... Да что и поминать! Увы! Nessun maggior dolore,¹ Как вспоминать про счастье в горе! Нас стали там уж понимать. Народ — не тот, что пьет и пляшет. А тот, который жнет и пашет, — Стал дело, кажется, смекать; А этих пахарей печальных, Отцов семейств патриархальных, Возросших средь лесов и гор, Мы очень трусим с давних пор... К тому ж еще удар жестокой: Оскорблена в душе высокой, Уж видит наша молодежь, Что силы, ум ее, здоровье Погибли, защищая ложь, В великолепном пустословье, И многие в душе своей Дают обет — от критиканства, От пустоты и шарлатанства Предохранить своих детей... Я думал, уж не дать ли тягу Да здесь, в России, покутить... Но как наказан за отвагу! Не знаю, как и пережить! Ведь вы одни для нас и грозны. Вы слишком вообще серьезны. Я здесь без весу, без гроша. Иначе тешится Россия! У ней и в смехе есть душа, И в шутках — думы вековые! У вас есть вера в вашу Русь — А ведь и камни движет вера! Нет, я ошибся. Признаюсь, Уж вот урок-то! Вот карьера! Мальчишка дергает шнурок, А я и прыгай что есть ног. Пока не пустит он шнурочка!.. Послушай, сжалься надо мной! Пусти меня! Сними с гвоздочка! Мне, право, надобно домой! Идет к концу арлекинада — Так приготовиться мне надо Собой украсить мавзолей Великих тамошних людей». 1854

1 Нет большей боли (итал.).— Ред.

о тексте

© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.