8

Пухов прошелся по городу. Пожары потухли, кое-какое недвижимое имущество погибло, но люди остались полностью. Оглядев по-хозяйски город, вечером он сказал Зворычному: — Война нам убыточна — пора ее кончить! Зворычный чувствовал себя помощником убийцы и молча держал свой характер против Пухова. А Пухов знал себя за умного человека и говорил, что бронепоезд никогда не ставят на четвертый путь, а всегда на главный — это белые правил движения не знали. — Все ж таки мы им дров наломали и жуть нагнали! — Иди ты к черту! — ценил Пухова Зворычный. — У тебя всегда голова свербит без учета фактов — тебя бы к стенке надо! — Опять же — к стенке! Тебе говорят, что война это ум, а не драка. Я Врангеля шпокал, англичан не боялся, а вы от конных наездников целый город перепугали. — Каких наездников? — спрашивал злой и непокойный Зворычный. — Кавалерия — это тебе наездники? — Никакой кавалерии и не было! А просто — верховые бандиты! Выдумали какого-то генерала Любославского, — а это атаман из Тамбовской губернии. А броневой поезд они захватили в Балашове — вот и вся музыка. Их и было-то человек пятьсот... — А откуда же белые офицеры у них? — Вот тебе раз — отчубучил! Так они ж теперь везде шляются — новую войну ищут! Что я их, не знаю, что ль? Это — люди идейные, вроде коммунистов. — Значит, по-твоему, на нас налетела банда? — Ну да, банда! А ты думал — целая армия? Армию на юге прочно угомонили. — А артиллерия у них откуда? — не верил Пухову Зворычный. — Чудак человек! Давай мне мандат с печатью — я тебе по деревням в неделю сто пушек наберу. ...Дома Пухов не ел и не пил — нечего было — и томился одним размышлением. Природу хватал мороз, и она сдавалась на зиму. Когда начали работать мастерские, Пухова не хотели брать на работу: ты — сукин сын, говорят, иди куда-нибудь в другое место! Пухов доказывал, что его несчастный десант против белых — дело ума, а не подлости, и пользовался пока что горячим завтраком в мастерских. Потом ячейка решила, что Пухов — не предатель, а просто придурковатый мужик, и поставила его на прежнее место. Но с Пухова взяли подписку — пройти вечерние курсы политграмоты. Пухов подписался, хотя не верил в организацию мысли. Он так и сказал на ячейке: человек — сволочь, ты его хочешь от бывшего бога отучить, а он тебе Собор Революции построит! — Ты своего добьешься, Пухов! Тебя где-нибудь шпокнут! — серьезно сказал ему секретарь ячейки. — Ничего не шпокнут! — ответил Пухов. — Я всю тактику жизни чувствую. Зимовал он один — и много горя хлебнул: не столько от работы, сколько от домоводства. К Зворычному Пухов ходить совсем перестал: глупый человек, схватился за революцию, как за бога, аж слюни текут от усердия веры! А вся революция — простота: перекрошил белых — делай разнообразные вещи. А Зворычный мудрит: паровозное колесо согласовывал с Карлом Марксом, а сам сох от вечернего учения и комиссарства — и забыл, как делается это колесо. Но Пухов втайне подумывал, что нельзя жить зря и бестолково, как было раньше. Теперь наступила умственная жизнь, чтобы ничто ее не замусоривало. Теперь без вреда себе уцелеть трудно, зато человек стал нужен; а если сорвешься с общего такта — выпишут в издержки революции, как путевой балласт. Но, ворочаясь головой на подушке, Пухов чувствовал свое бушующее сердце и не знал, где этому сердцу место в уме. Сквозь зиму Пухов жил медленно, как лез в скважину. Работа в цехе отягощала его — не тяжестью, а унынием. Материалов не хватало, электрическая станция работала с перебоями — и были длинные мертвые простои. Нашел Пухов одного друга себе — Афанасия Перевощикова, бригадира из сборочного цеха, но тот женился, занялся брачным делом, и Пухов остался опять один. Тогда он и понял, что женатый человек, то есть состоящий в браке, для друга и для общества — человек бракованный. — Афанас, ты теперь не цельный человек, а бракованный! — говорил Пухов с сожалением. — Э, Фома, и ты со щербиной: торец стоит и то не один, а рядышком с другим! Но Пухов уже привык к своей комнате, ему казалось, что стены и вещи тоскуют по нем, когда он на работе. Когда зима начала подогреваться, Пухов вспомнил про Шарикова: душевный парень — не то сделал он подводные лодки, не то нет? Два вечера Пухов писал ему письмо. Написал про все: про песчаный десант, разбивший белый броненосец с одного удара, про Коммунистический Собор, назло всему народу построенный летом на Базарной площади, про свою скуку вдали от морской жизни и про все другое. Написал он также, что подводные лодки в Царицыне делать не взялись — мастера забыли, с чего их начинать, и не было кровельного железа. Теперь же Пухов решил выехать в Баку, как только получит от Шарикова мандат по почте. В Баку много стоячих машин по нефтяному делу, которые должны двинуться, так как в России есть дизеля, а на море моторы, зря пропадающие без работы. Сверх того, морское занятие серьезней сухопутного, а морские десанты искуснее песчаных. У Пухова три раза стреляла рука, пока он карякал буквы: с самого новороссийского десанта ничего писаного не видал — отвык от чистописания. «До чего ж письмо — тонкое дело!» — думал Пухов на передышке и писал, что в мозг попадало. На конверте он обозначил:
«Адресату морскому матросу Шарикову.
В Баку
на Каспийскую флотилию».
Целую ночь он отдыхал от творчества, а утром пошел на почту сдавать письмо. — Брось в ящик! — сказал ему чиновник. — У тебя простое письмо! — Из ящиков писем не вынимают, я никогда не видел! Отправь из рук! — попросил Пухов. — Как так не вынимают? — обиделся чиновник. — Ты по улице ходишь не вовремя, вот и не видишь! Тогда Пухов просунул письмо в ящик и осмотрел его устройство. — Не вынают, дьяволы, — ржавь кругом!   На политграмоту Пухов не ходил, хотя и подписал ячейкину бумажку. — Что же ты не ходишь, товарищ? Приглашать тебя надо? — строго спросил его однажды Мокров, новый секретарь ячейки. (Зворычного сменили за помощь Пухову в песчаных платформах.) — Чего мне ходить, — я и из книг все узнаю! — разъяснял Пухов и думал о далеком Баку. Через месяц пришел ответ от Шарикова. «Ехай скорее, — писал Шариков, — на нефтяных приисках делов много, а мозговитых людей мало. Сволочь живет всюду, а не хватает прилежности убрать ее внутрь Советской России. Все ждут англичан, — что они нам шкворень выдернут. Пускай дергают, мы тогда на передке поедем. А мандата тебе выслать не могу — их секретарь составляет, у него и печать, а я его арестовал. Но ты ехай — харчи будут». Прочитав текст письма, Пухов изучил штемпеля: действительно Баку, и лег спать, осчастливленный другом. Уволили Пухова охотно и быстро, тем более что он для рабочих смутный человек. Не враг, но какой-то ветер, дующий мимо паруса революции.
8/9
©1996—2024 Алексей Комаров. Подборка произведений, оформление, программирование.
Яндекс.Метрика