XVII
— Верочка, иди обедать! — крикнула Марья Алексевна.
В самом деле, Павел Константиныч возвратился, пирог давно готов, — не кондитерский, а у Матрены, с начинкою из говядины от вчерашнего супа.
— Марья Алексевна, вы не пробовали никогда перед обедом рюмку водки? Это очень полезно, особенно вот этой, горькой померанцевой. Я вам говорю как медик. Пожалуйста, попробуйте. Нет, нет, непременно попробуйте. Я как медик предписываю попробовать.
— Разве только медика надобно слушать, и то полрюмочки.
— Нет, Марья Алексевна, полрюмочки не принесет пользы.
— А сами-то что же, Дмитрий Сергеич?
— Стар стал, остепенился, Марья Алексевна. Зарок дал.
— В самом деле, согревает как будто бы!
— В том и польза, Марья Алексевна, что согревает.
«Какой он веселый, в самом деле! Неужели в самом деле есть средство? И как это он с нею так подружился? А на меня и не смотрит, — ах, какой хитрый!»
Сели за стол.
— А вот мы с Павлом Константинычем этого выпьем, так выпьем. Эль — это все равно что пиво, — не больше как пиво. Попробуйте, Марья Алексевна.
— Если вы говорите, что пиво, позвольте, — пива почему не выпить!
(«Господи, сколько бутылок! Ах, какая я глупенькая! Так вот она, дружба-то!»)
(«Экая шельма какой! Сам-то не пьет. Только губы приложил к своей ели-то. А славная эта ель, — и будто кваском припахивает, и сила есть, хорошая сила есть. Когда Мишку с нею окручу, водку брошу, все эту ель стану пить. — Ну, этот ума не пропьет! Хоть бы приложился, каналья! Ну, да мне же лучше. А поди, чай, ежели бы захотел пить, здоров пить».)
— Да вы бы сами выкушали хоть что-нибудь, Дмитрий Сергеич.
— Э, на моем веку много выпито, Марья Алексевна, — в запас выпито, надолго станет! Не было дела, не было денег — пил; есть дело, есть деньги — не нужно вина, и без него весело.
И таким образом идет весь обед. Подают кондитерский пирог.
— Милая Матрена Степановна, а что к этому следует?
— Сейчас, Дмитрий Сергеич, сейчас — Матрена возвращается с бутылкою шампанского.
— Вера Павловна, вы не пили, и я не пил. Теперь выпьем и мы. Здоровье моей невесты и вашего жениха!
«Что это?» — «Неужели это?» — думает Верочка.
— Дай бог вашей невесте и Верочкину жениху счастья, — говорит Марья Алексевна, — а нам, старикам, дай бог поскорее Верочкиной свадьбы дождаться.
— Ничего, скоро дождетесь, Марья Алексевна. Да, Вера Павловна? Да!
«Неужели он в самом деле это говорит?» — думает Верочка.
— Да, Вера Павловна, разумеется, да. Говорите же «да».
— Да, — говорит Верочка.
— Так, Вера Павловна, что понапрасну маменьку вводить в сомнение. «Да», и только. Так теперь надобно второй тост. За скорую свадьбу Веры Павловны! Пейте, Вера Павловна! Ничего, хорошо будет. Чокнемтесь. За вашу скорую свадьбу!
Чокаются.
— Дай бог, дай бог! Благодарю тебя, Верочка, утешаешь ты меня, Верочка, на старости лет! — говорит Марья Алексевна и утирает слезы. Английская ель и мараскин привели ее в чувствительное настроение духа.
— Дай бог, дай бог, — повторяет Павел Константиныч.
— Как мы довольны вами, Дмитрий Сергеич, — говорит Марья Алексевна по окончании обеда, — уж как довольны! у нас же да нас же угостили; вот уж, можно сказать, праздник сделали! — Глаза ее смотрят уже более приятно, нежели бодро.
Не все-то так хитро делается, как хитро выходит. Лопухов не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел только дать взятку Марье Алексевне, чтоб не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед. Станет ли она напиваться при постороннем человеке, которому хоть и сочувствует во всем, но не доверяет, потому что кому же она может доверять? Да и сама она не ждала от себя такого быстрого образа действий: она располагала отложить основательное наслаждение до после чаю. Но слаб каждый человек. Против водки и других знакомых вкусов она устояла бы, но эль и тому подобные прелести соблазнили ее неопытность.
Обед вышел совершенно парадный и барский, и потому Марья Алексевна распорядилась, чтобы Матрена поставила самовар, как следует после барского обеда. Но этою деликатностью воспользовались только она да Лопухов. Верочка сказала, что не хочет чаю, и ушла в свою комнату. Павел Константиныч, человек необразованный, тотчас после последнего блюда пошел прилечь, как всегда. Дмитрий Сергеич пил медленно; выпив чашку, спросил другую. Тут Марья Алексевна уже изнемогла, извинилась тем, что чувствует себя нехорошо с самого утра, — гость просил не церемониться и остался один. Выпил вторую чашку, выпил третью и задремал в креслах, должно быть, тоже нализался, как наше-то золото, по рассуждению Матрены. А золото уже храпело; должно быть, этот храп и разбудил Дмитрия Сергеича, когда Матрена окончательно ушла в кухню, убрав самовар и чашки.
© Это произведение перешло в общественное достояние. Произведение написано автором, умершим более семидесяти лет назад, и опубликовано прижизненно, либо посмертно, но с момента публикации также прошло более семидесяти лет. Оно может свободно использоваться любым лицом без чьего-либо согласия или разрешения и без выплаты авторского вознаграждения.