Второй акт

Гостиная Булычовых. Звонцов и Тятин — в углу, за маленьким круглым столом, на столе бутылка вина. Звонцов (закуривая). Понял? Тятин. По чести говоря, Андрей, не нравится мне это... Звонцов. А — деньги нравятся? Тятин. Деньги, к сожалению, нравятся. Звонцов. Ты — кого жалеешь? Тятин. Себя, разумеется... Звонцов. Есть чего жалеть! Тятин. Все-таки, знаешь, я сам себе — единственный друг. Звонцов. Ты бы не философствовал, а — думал. Тятин. Я — думаю. Девица она избалованная, трудно будет с ней. Звонцов. Разведешься. Тятин. А деньги-то у нее останутся... Звонцов. Сделаем так, что у тебя будут. А Шурку я берусь укротить. Тятин. По чести сказать... Звонцов. Так, что ее поторопятся выдать замуж и приданое будет увеличено. Тятин. Это ты... остроумно! А какое приданое? Звонцов. Пятьдесят. Тятин. Тысяч? Звонцов. Пуговиц. Тятин. Верно? Звонцов. Но ты подпишешь мне векселей на десять. Тятин. Тысяч? Звонцов. Нет, рублей! Чудак! Тятин. Мно-ого... Звонцов. Тогда — прекратим беседу. Тятин. А ты... все это серьезно? Звонцов. Несерьезно о деньгах только дураки говорят... Тятин (усмехаясь). Черт возьми... Замечательно придумано. Входит Достигаев. Звонцов. Рад, что ты, кажется, что-то понимаешь. Тебе, интеллигенту-пролетарию, нельзя в эти лютые дни... Тятин. Да, да, конечно! Но — мне пора в суд. Достигаев. Чем ты расстроен, Степаша? Звонцов. Мы — о Распутине вспомнили. Достигаев. Вот — участь, а? Простой, сибирский мужик — с епископами, министрами в шашки играл! Сотнями тысяч ворочал! Меньше десяти тысяч взятки — не брал! Из верных рук знаю — не брал! Вы что пьете? Бургонское? Это винцо тяжелое, его за обедом надо пить, некультурный народ! Звонцов. Как вы нашли тестя? Достигаев. А — чего же его искать, — он не прятался. Ты, Степаша, принес бы стаканчик мне. Тятин не торопясь уходит. А Булычов, надо прямо сказать, в плохом виде! В опасном положении он... Звонцов. Мне тоже кажется, что... Достигаев. Да, да! Это самое. И при этом боится он умереть, а потому — обязательно умрет. И ты этот факт — учти! Дни нашей жизни такие, что ротик разевать нельзя, ручки в карманах держать — не полагается. Государственный плетень со всех сторон свиньи подрывают, и что будет революция, так это даже губернатор понимает... Тятин [(входит)]. Егор Васильевич в столовую вышел. Достигаев (берет стакан). Спасибо, Степаша. Вышел, говоришь? Ну, и мы туда. Звонцов. Промышленники, кажется, понимают свою роль... Идут — Варвара, Елизавета. Достигаев. Московские-то? Еще бы не понимали! Елизавета. Они пьют, как воробушки, а там Булычов рычит — слушать невозможно! Достигаев. Почему Америка процветает? Потому, что там у власти сами хозяева... Варвара. Жанна Бетлингова совершенно серьезно верит, что в Америке кухарки на рынок в автомобилях ездят. Достигаев. Вполне возможно. Хотя... наверное, вранье. А ты, Варюша, все с военными? Хочешь быть подполковником? Варвара. Ух, как старо! Вы о чем мечтаете, Тятин? Тятин. Да... так, вообще... Елизавета (перед зеркалом). Вчера Жанна рассказала мне анекдот изумительный! Как цветок! Достигаев. А ну, а ну — какой? Елизавета. При мужчинах — нельзя. Достигаев. Хорош цветок! Варвара что-то шепнула Елизавете. Елизавета. Муж! Ты тут будешь сидеть до дна бутылки? Достигаев. А — кому я мешаю? Елизавета (Тятину). Вы, Степочка, знаете псалом: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на пути грешных не ста»? Тятин. Что-то такое помню... Елизавета (берет его под руку). Вот эти, все — они и есть нечестивые грешники, а вы тихий юноша для луны, любви и прочего, да? (Уводит.) Достигаев. Экая болтушка! Варвара. Василий Ефимович, мать и Башкин вызвали тетку Меланью. Достигаев. Игуменью? У-у, это зверь серьезный! Она будет против фирмы Достигаев и Звонцов, она — против! Она за вывеску — Ксения Булычова и Достигаев... Звонцов. Она может потребовать деньги из дела. Достигаев. Маланьиных денег — сколько? Семьдесят тысяч? Звонцов. Девяносто. Достигаев. Все-таки это — куш! Личные или монастыря? Варвара. Как это узнаешь? Достигаев. Узнать — можно. Узнать — все можно! Вот — немцы, они знают не только число солдат у нас на фронте, а даже — сколько вшей на каждом солдате. Варвара. Вы бы серьезно что-нибудь сказали... Достигаев. Милая Варюша, нельзя ни торговать, ни воевать, не умея сосчитать, сколько денег в кармане. Про Маланьины деньги узнать можно так: имеется дама Секлетея Полубояринова, она — участница нощных бдений владыки — Никандра, а — Никандр — всякие деньги любит считать. Кроме того, есть один человек в епархиальном совете, — мы его оставим в резерве. Ты, Варюша, возьми переговори с Полубояриновой, и ежели окажется, что деньжата — монастырские, ну, — сами понимаете! Куда это красавица моя ускользнула? Глафира. Просят в столовую. Достигаев. Спешим. Нуте-с, пошли? Варвара (будто бы зацепилась подолом за кресло). Андрей, помоги же! Ты ему веришь? Звонцов. Нашла дурака. Варвара. Ах, какой жулик! С теткой я придумала неплохо. А что с Тятиным? Звонцов. Уломаю. Варвара. С этим надо торопиться. Звонцов. Почему? Варвара. Да ведь после похорон — нужно будет долго ждать. А у отца — и сердце слабое... Кроме того, у меня есть другие причины. Ушли. Навстречу Глафира, смотрит вслед им с ненавистью, собирает посуду со столика. Лаптев входит. Глафира. А вчера был слух, что ты арестован. Лаптев. Да ну? Это, должно быть, неверно. Глафира. Все шутишь. Лаптев. Есть — нечего, да — жить весело. Глафира. Свернешь башку на шуточках-то. Лаптев. За хорошие шутки не бьют, а хвалят, стало быть, попадет Яшутке за плохие шутки. Глафира, Мели, Емеля! Там, у Шуры, Тонька Достигаева. Лаптев. Брр, ее — не надо! Глафира. Позову Шуру — сюда, что ли? Лаптев. Дельно. А как Булычов? Глафира (гневно). Какой он тебе Булычов! Он — отец крестный твой! Лаптев. Не сердись, тетя Глаша. Глафира. Плохо ему. Лаптев. Плохо? Постой, постой! Голодно живут приятели мои, тетя Глаша, не достанешь ли муки, дуда два, а то и мешок? Глафира. Что же — воровать у хозяев буду для тебя? Лаптев. Да ведь уже не первый раз! Все равно — и раньше грешила, грех — на мне! Ребятам, ей-богу, кушать охота! Тебе же в доме этом за труд твой принадлежит больше, чем хозяевам. Глафира. Слыхала я эти сказки твои! Завтра утром Донату будут отправлять муку, мешок возьмешь у него. (Уходит.) Лаптев. Вот спасибо! (Сел на диван, зевнул до слез, отирает слезы, осматривается.) Ксения (идет, ворчит). Бегают, как черти от ладана... Лаптев. Здравствуйте... Ксения. Ой! Ох, что ты тут сидишь? Лаптев. А надо — ходить? Ксения. То — нигде нет его, то вдруг придет! Как в прятки играешь. Отец-то крестный — болеет, а тебе хоть бы что... Лаптев. Заболеть надо мне, что ли? Ксения. Все вы с ума сошли, да и других сводите. Понять нельзя ничего! Вон, слышь, царя хотят в клетку посадить, как Емельку Пугачева. Врут, что ли, грамотей? Лаптев. Все возможно, все! Глафира. Аксинья Яковлевна, на минутку. Ксения. Ну, что еще? Покоя нет... о, господи... (Ушла.) Шура (вбегает). Здравствуй! Лаптев. Шурочка, в Москву еду, а денег нету — выручай! Шура. У меня тридцать рублей... Лаптев. Пятьдесят бы, а? Шура. Достану. Лаптев. Вечером, к поезду? Можно? Шура. Да. Слушай: революция будет? Лаптев. Да она же началась! Ты — что, газет не читаешь? Шура. Я — не понимаю газет. Лаптев. Спроси Тятина. Шура. Яков, скажи честно: что такое Тятин? Лаптев. Вот те раз! Ты же почти полгода ежедневно видишь его. Шура. Он честный? Лаптев. Да... ничего, честный. Шура. Почему ты говоришь нерешительно? Лаптев. Мямля он. Мутноватый такой. Обижен, что ли. Шура. Кем? Лаптев. Из университета вышибли со второго курса. Работает у брата, письмоводителем, а брат... Шура. Звонцов — жулик? Лаптев. Либерал, кадет, а они вообще жуликоваты. Деньги ты Глафире передай, она доставит. Шура. Глафира и Тятин помогают тебе? Лаптев. В чем? Шура. Не финти, Яшка! Ты понимаешь. Я тоже хочу помогать, слышишь? Лаптев (удивлен). Что это ты, девушка, как будто только сегодня проснулась? Шура (гневно). Не смей издеваться надо мной! Ты — дурак! Лаптев. Возможно, что и дурак, но все-таки я хотел бы понять... Шура. Варвара идет! Лаптев. Ну, я ее не желаю видеть. Шура. Идем... Скорей. Лаптев (обняв ее за плечи). В самом деле — что с тобой? Ушли, затворив за собой дверь. Варвара (слышит, как щелкнул замок двери, подошла к ней, повертела ручку). Это ты, Глафира? (Пауза.) Там есть кто-нибудь? Таинственно... (Быстро уходит.) Шура тащит за руку Доната. Донат. Ну, куда ты меня, Шурок... Шура. Стой! Говори: отца в городе уважают? Донат. Богатого везде уважают. Озоруешь ты все... Шура. Уважают или боятся? Донат. Не боялись бы, так не уважали. Шура. А — любят за что? Донат. Любят? Не знаю. Шура. А — знаешь, что любят? Донат. Его? Как сказать? Извозчики — как будто любят, он с ними не торгуется, сколько спросят, столько и дает. А извозчик, он, конечно, другому скажет, ну и... Шура (притопнув ногой). Ты смеешься? Донат. Зачем? Я правду объясняю. Шура. Ты стал злой. Ты совсем другой стал! Донат. Ну, где уж мне другим быть! Опоздал я. Шура. Ты хвалил мне отца. Донат. Я его и не хаю. У всякой рыбы своя чешуя. Шура. Все вы — врете. Донат (понурясь, вздыхая). Ты — не сердись, сердцем ничего не докажешь. Шура. Уходи! Слушай, Глафира... Ну, кто-то лезет... (Спряталась в драпировку.) Входит Алексей Достигаев, щеголь, в галифе, шведской куртке, весь в ремнях и карманах. Алексей. Вы все хорошеете, Глаша. Глафира (угрюмо). Приятно слышать. Алексей. А мне — неприятно. (Встал на дороге Глафиры.) Не нравится мне хорошее, если оно не мое. Глафира. Пропустите, пожалуйста. Алексей. Сделайте одолжение. (Позевнув, смотрит на часы.) Входит Антонина, несколько позднее — Тятин. Шура. Ты, кажется, и за горничными ухаживаешь? Антонина. Ему — все равно, хоть за рыбами. Алексей. Горничные, если их раздеть, ни в чем не уступают барыням. Антонина. Слышишь? Он теперь всегда говорит такое, точно не на фронте жил, а в кабаке... Шура. Да, раньше он был такой же ленивый, но не такой храбрый на словах. Алексей. Я — и на деле. Антонина. Ах, как врет! Он — трус, трус! Страшно боится, что его соблазнит мачеха. Алексей. Что ты сочиняешь? Дурочка! Антонина. И отвратительно жадный. Ты знаешь, я ему плачу рубль двадцать копеек за тот день, когда он не скажет мне какой-нибудь гадости. Он — берет! Алексей. Тятин! Вам нравится Антонина? Тятин. Да. Очень. Шура. А — я? Тятин. Говоря правду... Шура. Ну да, конечно, правду! Тятин. Вы — не очень. Шура. Вот как? Это правда? Тятин. Да. Антонина. Не верь, он сказал, как эхо. Алексей. Вы бы, Тятин, женились на Антонине. Мне она надоела. Антонина. Какой болван! Уйди! Ты похож на беременную прачку. Алексей (обняв ее за талию). Ох, какая аристократка! Не гризе па ле семиачки, се моветон¹. Антонина. Оставь меня! Алексей. С удовольствием! (Танцует с ней.) Шура. Может быть, я совсем не нравлюсь вам, Тятин? Тятин. А зачем вы хотите знать это? Шура. Надо. Интересно. Алексей. Ты что мямлишь? Она замуж за тебя напрашивается. Теперь все девицы торопятся быть вдовами героев. Ибо — паек, ореол и пенсия. Антонина. Он уверен, что это остроумно! Алексей. Пойду по своей стезе. Тонька, проводи меня до прихожей. Антонина. Не хочу! Алексей. Мне нужно. Серьезно, идем! Антонина. Наверное, какая-нибудь глупость. Шура. Тятин, вы — правдивый человек? Тятин. Нет. Шура. Почему? Тятин. Невыгодно. Шура. Если вы так говорите, — значит, вы правдивый. Ну, теперь скажите сразу: вам советуют свататься ко мне? Тятин (закуривая, не сразу). Советуют. Шура. А вы понимаете, что это плохой совет? Тятин. Понимаю. Шура. Да, вы... Вот не ожидала! Я думала, вы... Тятин. Скверно думали, должно быть? Шура. Нет, вы... замечательный! А может быть, вы — хитрый, да? Вы играете на правду? Чтобы околпачить меня? Тятин. Это мне — не по силам. Вы — умная, злая, озорная, совсем как ваш отец; по совести говоря — я вас боюсь. И рыжая вы, как Егор Васильевич. Вроде пожарного факела. Шура. Тятин, вы — молодец! Или — страшная хитрюга... Тятин. И лицо у вас — необыкновенное... Шура. Это — о лице — для смягчения удара? Нет, вы хитрый! Тятин. Думайте как хотите. По-моему, вы обязательно сделаете что-нибудь... преступное! А я привык жить кверху лапками — знаете, как виноватые кутята... Шура. В чем виноватые? Тятин. Не знаю. В том, что кутята, и — зубов нет, укусить не могут. Антонина (входит). Дурак Алешка страшно больно дернул меня за ухо. И деньги отобрал, как жулик! Знаешь, он сопьется, это — наверное! Мы с ним такие никчемушные, купеческие дети. Тебе — смешно? Шура. Тоня, — забудь все плохое, что я тебе говорила о нем! Антонина. О Тятине? А — что ты говорила? Я не помню. Шура. Ну, что он свататься хочет ко мне. Антонина. Почему это плохо? Шура. Из-за денег. Антонина. Ах, да! Ну, это — свинство, Тятин! Шура. Жаль, не слышала ты, как он отвечал на мои вопросные слова. Антонина. Варумные слова. Помнишь «Варум»² Шуберта? Тятин. Разве Шуберта? Антонина. Варум очень похоже на птицу марабу, такая мрачная птица... в Африке. Шура. Что ты сочиняешь? Антонина. Я все больше люблю страшное. Когда страшно, то уже — не скучно. Полюбила сидеть в темноте и ждать, что приползет огромный змей... Тятин (усмехаясь). Это — который был в раю? Антонина. Нет, страшнее. Шура. Ты — занятная. Всегда выдумываешь что-нибудь новое, а все говорят одно и то же: война — Распутин — царица — немцы, война — революция... Антонина. Ты будешь актрисой или монахиней. Шура. Монахиней? Ерунда! Антонина. Это очень трудно быть монахиней, нужно играть всегда одну роль. Шура. Я хочу быть кокоткой, как Нана у Золя. Тятин. Вот как вы говорите! Ф-фу! Шура. Мне — развращать хочется, мстить. Тятин. Кому? За что? Шура. За то, что я — рыжая, за то, что отец болен... за все! Вот когда начнется революция, я развернусь! Увидишь. Антонина. Ты веришь, что будет революция? Шура. Да! Да! Тятин. Революция — будет. Глафира. Шура, приехала мать Мелания, Егор Васильевич хочет принять ее здесь. Шура. Ух — тетка! Бежим ко мне, дети! Тятин, — вы очень уважаете вашего брата? Тятин. Он мне — двоюродный. Шура. Это не ответ. Тятин. Кажется — родственники вообще мало уважают друг друга. Шура. Вот это — ответ! Антонина. Бросьте говорить о скучном. Шура. Вы очень смешной, Тятин! Тятин. Ну, что ж делать? Шура. И одеваетесь вы смешно. Ушли. Глафира отпирает дверь, скрытую драпировкой. В дверях, куда ушла молодежь, — Булычов. Медленно и важно входит игуменья Мелания, с посохом в руке. Глафира стоит, наклоня голову, придерживая драпировку. Мелания. Ты все еще здесь трешься, блудодейка? Не выгнали тебя? Ну, скоро выгонят. Булычов. Ты тогда в монахини возьми ее, у нее — деньги есть. Мелания. А-а, ты — здесь? Ой, Егор, как тебя перевернуло, помилуй бог! Булычов. Глаха, закрой двери да скажи, чтоб сюда не лезли. Садись... преподобная! Об каких делах поговорим? Мелания. Не помогают доктора-то? Видишь: господь терпит день, терпит год и век... Булычов. О господе — после, давай сначала о деле. Я знаю, о деньгах твоих говорить приехала. Мелания. Деньги не мои, а — обители. Булычов. Ну — все едино: обители, обидели, грабители. Тебя чем деньги беспокоят? Боишься — умру — пропадут? Мелания. Пропасть они — не могут, а не хочу, чтоб в чужие руки попали. Булычов. Так, вынуть хочешь из дела? Мне — все равно — вынимай. Но — гляди — проиграешь! Теперь рубли плодятся, как воши на солдатах. А я — не так болен, чтобы умереть... Мелания. Не ведаем ни дня, ни часа, егда приидет смерть. Завещание-то духовное-то написал? Булычов. Нет! Мелания. Пора. Напиши! Вдруг — позовет господь... Булычов. А зачем я ему? Мелания. Дерзости свои — оставь! Ты — знаешь, слушать их я не люблю, да и сан мой... Булычов. А ты — полно, Малаша! Мы друг друга знаем и на глаз и на ощупь. Деньги можешь взять, у Булычова их — много! Мелания. Вынимать капитал из дела я не желаю, а векселя хочу переписать на Аксинью, вот и — предупреждаю. Булычов. Так. Ну, это — твое дело! Однако в случае моей смерти Звонцов Аксинью облапошит. Варвара ему в этом поможет... Мелания. Вот как ты заговорил? По-новому будто? Злости не слышно. Булычов. Я злюсь в другую сторону. Вот, давай-ко, поговорим теперь о боге-то, о господе, о душе. Мелания. Ну... что ж, говори! Булычов. Ты вот богу служишь днем и ночью, как, примерно, Глафира — мне. Мелания. Не богохуль! С ума сошел? Глафира-то как тебе по ночам служит? Булычов. Рассказать? Мелания. Не богохуль, говорю! Опомнись! Булычов. Не рычи! Я же просто говорю, не казенными молитвами, а человечьими словами. Вот — Глафире ты сказала: скоро ее выгонят. Стало быть, веришь: скоро умру. Это — зачем же? Васька Достигаев на девять лет старше меня и намного жуликоватее, а здоров и будет жить. Жена у него — первый сорт. Конечно, я — грешник, людей обижал и вообще... всячески грешник. Ну — все друг друга обижают, иначе нельзя, такая жизнь. Мелания. Ты не предо мной, не пред людьми кайся, а пред богом! Люди — не простят, а бог — милостив. Сам знаешь: разбойники, в старину, как грешили, а воздадут богу богово и — спасены! Булычов. Ну да, ежели украл да на церковь дал, так ты не вор, а — праведник. Мелания. Его-ор! Кощунствуешь, слушать не буду! Ты — не глуп, должен понять: господь не допустит — дьявол не соблазнит. Булычов. Ну — спасибо! Мелания. Это что еще? Булычов. Успокоила. Выходит, что господь вполне свободно допускает дьявола соблазнять нас, — значит, он в грешных делах дьяволу и мне компаньон... Мелания (встала). Слова эти... слова твои такие, что ежели владыке Никандру сказать про них... Булычов. А — в чем я ошибся? Мелания. Еретик! Подумай — что лезет тебе в нездоровую-то башку? Ведь — понимаешь, ежели бог допустил дьявола соблазнить тебя— значит, бог от тебя отрекся. Булычов. Отрекся — а? За что? За то, что я деньги любил, баб люблю, на сестре твоей, дуре, из-за денег женился, любовником твоим был, за это отрекся? Эх ты... ворона полоротая! Каркаешь, а — без смысла! Мелания (ошалела). Да что ты, Егор? Обезумел ты? Господи помилуй... Булычов. Молишься день, ночь под колоколами а — кому молишься, сама того не знаешь. Мелания. Егор! В пропасть летишь! В пасть адову... В такие дни... Все разрушается, трон царев качают злые силы... антихристово время... может — Страшный суд близок... Булычов. Вспомнила! Страшный суд... Второе пришествие... Эх, ворона! Влетела, накаркала! Ступай, поезжай в свою берлогу с девчонками, с клирошанками лизаться! А вместо денег — вот что получишь от меня — на! (Показывает кукиш.) Мелания (поражена, почти упала в кресло). Ох, негодяй... Булычов. Глафира — блудодейка? А — ты? Ты кто? Мелания. Врешь... Врешь... (Вскочила). Мошенник! Издохнешь скоро! Червь! Булычов. Прочь! Уходи от греха... Мелания. Змей... Дьявол... Булычов (один, рычит, потирает правый бок, кричит). Глафира! Эй... Ксения. Что ты? А Меланья-то где? Булычов. Улетела. Ксения. Неужто опять поссорились? Булычов. Ты надолго уселась тут? Ксения. Дай же ты мне, Егор, слово сказать! Ты совсем уж перестал говорить со мной, будто я мебель какая! Ну, что ты как смотришь? Булычов. Валяй, валяй, говори! Ксения. Что же это началось у нас? Светопреставление какое-то! Зятек у себя, наверху, трактир устроил, с утра до ночи люди толкутся, заседают чего-то; вчера семь бутылок красного выпили да водки сколько... Дворник Измаил жалуется — полиция одолела его, все спрашивает: кто к нам ходит? А они там всё про царя да министров. И каждый день — трактир. Ты что голову повесил? Булычов. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я — любил в трактире с музыкой сидеть. Ксения. Малаша-то зачем приезжала? Булычов. Врать, Аксинья, ты — не можешь! Глупа для этого. Ксения. Чего же это я соврала, где? Булычов. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить. Ксения. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты? Булычов. Ну — ладно! Заткни рот... Оживленно входят Достигаев, Звонцов, Павлин. Достигаев. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привез... Ксения. Ты бы лег, Егор! Булычов. Ну, слушаю... отец! Павлин. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то — плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать. Достигаев. Нет, протестую! Не-ет! Звонцов шепчется с тещей. Ксения. Плачет? Достигаев. Кто плачет? Ксения. Игуменья. Достигаев. Что же это она? Булычов. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай. Достигаев. Интересно, от какой жалости плачет Маланья. Павлин. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его. Булычов. С лишком двадцать лет способен был. Павлин. Силы человека иссякают от времени. Булычов. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома. Павлин. Это — было. Действительно — радовался народ. Булычов. Что же такое случилось? Вот и Дума есть... Нет, дело — не в царе... а в самом корне... Павлин. Корень — это и есть самодержавие. Булычов. Каждый сам собой держится... своей силой... Да вот сила-то — где? На войне — не оказалось. Павлин. Дума способствовала разрушению сил. Елизавета (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете? Павлин. Ну, что это, какой вопрос. Елизавета. А где мой муж? Павлин. Был здесь. Елизавета. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла. ) Булычов. Отец... Павлин. Что скажете? Булычов. Всё — отцы. Бог — отец, царь — отец, ты — отец, я — отец. А силы у нас — нет. И все живем на смерть. Я — не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей. Павлин. Вы, Егор Васильевич, — успокойтесь... Булычов. А — на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну — успокой... отец! Покажи силу! Павлин. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить... Война — в законе... Булычов. Брось. Какой это — закон? Это — сказка. Солнце не остановишь. Врете. Павлин. Роптать — величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь. Булычов. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты — в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты — покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, — заорешь, застонешь. Павлин. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи... Булычов. Брось, Павлин! Ты — человек. Ряса — это краска на тебе, а под ней ты — человек, такой же, как я. Вот доктор говорит — сердце у тебя плохое, ожирело... Павлин. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков... Булычов. Установлено, да, видно, не крепко. Павлин. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю. Ксения. Егор Васильевич, Мокей пришел, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает... Булычов. Ну, спасибо, отец Павлин... за поучение! Я еще тебя... потревожу. Позови Башкина, Аксинья! Скажи Глафире — пусть каши принесет. И — померанцевой. Ксения. Нельзя тебе водку... Булычов. Все — можно. Ступай! (Оглядывается, усмехаясь бормочет.) Отец... Павлин... Филин... Тебе, Егор, надо было табак курить. В дыму — легче, не все видно... Ну, что, Мокей? Башкин. Как здоровье, Егор Васильевич? Булычов. Все лучше. Якова арестовали? Башкин. Да, ночью сегодня. Скандал! Булычов. Одного? Башкин. Говорят — часовщика какого-то да учительницу Калмыкову, которая Александре Егоровне уроки давала, кочегара Ерихонова, известный бунтарь. Около десятка будто. Булычов. Все из тех — долой царя? Башкин. У них это... различно: одни царя, а другие — всех богатых, и чтобы рабочие сами управляли государством... Булычов. Ерунда! Башкин. Конечно. Булычов. Пропьют государство. Башкин. Не иначе. Булычов. Да... А — вдруг — не пропьют? Башкин. А что ж им делать без хозяев-то? Булычов. Верно. Без тебя да без Васьки Достигаева — не проживешь. Башкин. И вы — хозяин... Булычов. Ну, а как же? И я. Как, говоришь, они поют? Башкин (вздохнув). Отречемся от старого мира... Булычов. Ну? Башкин. Отрясем его прах с наших ног... Булычов. По словам — на молитву похоже. Башкин. Какая же молитва? Ненавидим, дескать, царя... дворец... Булычов. Вон что! Н-да... черти драповые! (Подумал.) Ну, а тебе чего надо? Глафира принесла кашу и водку. Башкин. Мне? Ничего. Булычов. А зачем пришел? Башкин. Спросить, кого на место Якова поставить. Булычов. Потапова, Сергея. Башкин. Он тоже в этих мыслях — ни бога, ни царя... Булычов. Тоже? Башкин. Позвольте предложить — Мокроусова. Он — очень просится к нам. Человек грамотный, распорядительный. Глафира. Каша простынет. Булычов. Полицейский? Воряга? Чего же он? Башкин. Теперь в полиции опасно служить, многие уходят. Булычов. Так. Опасно? Ах, крысы... Ладно, пришли Потапова. Завтра утром. Ступай... Глаха — трубач пришел? Глафира. В кухне сидит. Булычов. Съем кашу — веди его сюда. Что это — как тихо в доме? Глафира. Наверху все. Булычов (пьет водку). Ну — и ладно. Ты что... приуныла? Глафира. Не пей, не вреди себе, не хворай ты! Брось все, уйди от них. Сожрут они тебя, как черви... заживо сожрут! Уедем... в Сибирь... Булычов. Пусти, больно... Глафира. В Сибирь уедем, я работать буду... Ну — что ты здесь, зачем? Никто тебя не любит, все — смерти ждут... Булычов. Перестань, Глаха... Не расстраивай меня. Я все знаю, все вижу! Я знаю, кто ты мне... Ты да Шурка, вот это я — нажил, а остальное — меня выжило... Может, еще выздоровлю... Зови трубача, ну-ко... Глафира. Кашу-то съешьте. Булычов. Черт с ней, с кашей! Шурку позови... (Остался один и жадно пьет рюмку за рюмкой.) Входит Трубач. Он смешной, тощий, жалкий, за плечами — на ремнях — большая труба в мешке. Трубач. Здравия желаю вашему степенству. Булычов (удивлен). Здорово. Садись. Глаха, затвори дверь. Вот какой ты... Трубач. Так точно. Булычов. Н-ну... неказист! Рассказывай, как лечишь? Трубач. Лечение мое простое, ваше степенство, только люди привыкли питаться лекарствами из аптеки и не верят мне, так что я деньги вперед прошу. Булычов. Это ты неплохо придумал! А вылечиваешь? Трубач. Сотни вылечил. Булычов. Не разбогател, однако. Трубач. На добром деле не богатеют. Булычов. Вон как ты? От каких же болезней вылечиваешь? Трубач. Все болезни одинаково происходят по причине дурного воздуха в животе, так что я ото всех лечу... Булычов (усмехаясь). Храбро! Ну-ко, покажи трубу-то... Трубач. Рубль заплатить можете? Булычов. Рубль? Найдется. Глаха — есть у тебя? Получи. Дешево берешь. Трубач. Это — для начала. (Развязал мешок, вытащил басовую трубу.) Шура прибежала. Булычов. Самовар какой... Шурок, — хорош целитель? А ну-ко, подуй! Трубач откашлялся, трубит, не очень громко, кашляет. Булычов. Это и — все? Трубач. Четыре раза в сутки по пяти минут, и — готово! Булычов. Выдыхается человек? Умирает? Трубач. Никогда! Сотни вылечил! Булычов. Так. Ну, а теперь скажи правду; ты — кем себя считаешь — дураком или жуликом? Трубач (вздохнув). Вот и вы не верите, как все. Булычов (посмеиваясь). Ты — не прячь трубу-то! Говори прямо: дурак или жулик? Денег дам! Шура. Не надо обижать его, папа! Булычов. Я не обижаю, Шурок! Тебя как звать, лекарь? Трубач. Гаврила Увеков... Булычов. Гаврило? (Смеется.) Ох, черт... Неужто — Гаврило? Трубач. Имя очень простое... никто не смеется! Булычов. Так — ты кто же: глупый или плут? Трубач. Шестнадцать рублей дадите? Булычов. Глаха, — принеси! В спальне... Почему шестнадцать, Гаврило? Трубач. Ошибся! Надо было больше спросить. Булычов. Значит — глупый ты? Трубач. Да нет, я не дурак... Булычов. Стало быть — жулик? Трубач. Да и не жулик... Сами знаете: без обмана — не проживешь. Булычов. Вот это — верно! Это, брат, нехорошо, а — верно. Шура. Разве не стыдно обманывать? Трубач. А почему стыдно, если верят? Булычов (возбужденно). И это — правильно! Понимаешь, Шурка? Это — правильно! А поп Павлин эдак не скажет! Он — не смеет! Трубач. За правду мне прибавить надо. И — вот вам крест! — некоторым труба помогает. Булычов. Верю, — двадцать пять дай ему, Глаха. Давай еще. Давай все! Трубач. Вот уж... покорно благодарю... Может, попробуете трубу-то? Пес ее знает... как она, а ей-богу — действует! Булычов. Нет, спасибо! Ах, ты, Гаврило, Гаврило! (Смеется.) Ты... вот что, ты покажи, как она... Ну-ко — действуй! Да — потолще! Трубач напряженно и оглушительно трубит. Глафира смотрит на Булычова тревожно. Шура, зажав уши, смеется. Сади во всю силу! Вбегают Достигаевы, Звонцовы, Башкин, Ксения. Варвара. Что это такое, папаша? Ксения. Егор, что ты еще затеял? Звонцов (Трубачу). Ты пьяный? Булычов. Не тронь! Не смей! Глуши их, Гаврило! Это же Гаврило-архангел конец миру трубит!.. Ксения. Ой, ой, помешался... Башкин (Звонцову). Вот видите? Шура. Папа, ты слышишь? Они говорят — с ума сошел ты! Уходите, трубач, уходите! Булычов. Не надо! Глуши, Гаврило! Светопреставление! Конец миру... Труби-и!..